Лея Гольдберг
В моём переводе
Визит вежливости[1]
Я была почти уверена, что Герца и его жены в этот час нет дома. В моём кошельке уже лежала заранее заготовленная записка: "Мне очень жаль, что не застала вас дома. Шушана". Было бы хорошо таким образом избавиться от скучного визита вежливости в этот дом, по крайней мере, ещё на полгода. Мне не оставалось другого выбора, кроме как пойти, наконец, к этим людям, которые с упрямой назойливостью приглашали меня при каждой встрече на улице. Я расставалась с ними привычным "Приду, приду с большим удовольствием", с лучезарной улыбкой на устах, которая исчезала немедленно после ухода собеседников. С Хези и Ханной Герц я была знакома с юности. И прежде не близкая связь с ними прекратилась так давно, что забылась окончательно, как и то небольшое обаяние, которое было в их наивном и восторженном невежестве, а со временем исчезло и освободило место довольному благополучию удачливых мелких бюргеров.
Чтобы избавиться от этой обязанности я поднялась на третий этаж и позвонила. Меня ошеломил звук шагов, раздавшийся в ответ на звонок. Затем кто-то посмотрел в глазок, и за дверью наступила пауза, будто стоявший за ней затаил дыхание; после неё раздался звук поворачиваемого в замке ключа, и дверь отворилась. Я вошла в коридор и оказалась лицом к лицу с образом начавшим размываться временем мечты, с пришельцем, который исчез четырнадцать лет тому назад, с духом моей первой любви, превратившимся в плоть и кровь.
Вениамина я узнала тотчас, несмотря на то, что его лицо постарело, осунулось и, потеряв былую мягкость, посуровело, а волосы стали белыми как снег. У меня не было ни малейшего сомнения в том, кто стоит передо мной. Но именно эта уверенность как будто и была реальностью. Поэтому из моих уст не вырвался даже крик удивления, я не назвала его по имени, не сказала ни слова, мне казалось, что окружающий воздух не примет мой голос. Мы стояли две долгие бесконечные секунды друг против друга и молчали.
Он заговорил первым. Его голос звучал глухо и прерывался, будто у него перехватывало дыхание; он не был похож на тот голос, который я знала и любила раньше. Он произнёс:
- Герца и Ханны нет дома. Они уехали в Хайфу.
Тогда я глотнула воздуха и пролепетала:
- Бен[2], их, действительно, нет?
Его лицо дёрнулось в нервном тике, новом для меня, и покрылось потом. Он промолвил:
- Я знал, что ты здесь. Однажды уже встретил тебя на улице. Но ты не узнала меня.
"Не может быть", - я в ответ. "Бен, я бы узнала тебя всегда и везде".
Маленькая озорная искорка зажглась в его глазах, и он произнёс уже совсем другим голосом, тем, который я знала:
- Пожалуй. Был вечер. А я отвернулся… ведь я знаю и помню, что тебе сделал. Может быть и ты бы не захотела…".
"Что ты говоришь, Бен! Что ты говоришь!" – проговорила. Признаюсь, что, вначале в моих словах не было искренности, но, повторив их, я уверилась, что так оно и есть: все старые обиды померкли, и мной овладело единственное желание – быть рядом с ним. После моих слов его лицо смягчилось, и он посмотрел мне в глаза. Наши руки уже обвивали шеи друг друга, а губы слились в длинный и захватывающий дыхание поцелуй, который не оставил ничего от того, что разделяло нас четырнадцать долгих лет. И когда я в полном бессилии оторвала свои губы от его, целовать начал он, как в те давние времена: мои глаза, мочки ушей и, главное, мои волосы.
Потом он потянул меня за собой и сказал:
"Пойдём, Шаана", - я неимоверно обрадовалась, услышав имя, которым он называл меня прежде. Через минуту мы уже были в спальне Герца и его жены. Наши объятия были так крепки, что каждый чувствовал биение сердца другого, и казалось, что разжав свои объятия хотя бы на миг, мы остановим свои сердца.
В его объятиях я чувствовала жар живого тела человека, которого уже пять лет считала покойным: я вся была переполнена живой любовью, которую похоронила двенадцать лет назад.
Мы ни о чём не спросили друг друга, ничего не рассказали, не шептали отрывистых слов, которые говорятся в желанный для двоих час. Слов, прекрасных как звёзды, но гаснущих при первом столь же жестоком, и столь же логичном приближении света дня.
Он не раз шептал мне на ушко моё имя так, как делал это во времена, когда мы были вместе. И это имя было для меня вознаграждением, радостью, ликованием; в нём было великое богатство, оно было многозначно, особенно, оно было его и моим.
Он всё время повторял:
- Шаана, Шаана, Шаана.
И только будучи опустошенные душой и счастливые телом, мы начали спрашивать друг друга, иногда прерывая молчание:
"Расскажи, Бен". "Сейчас, расскажи ты, Шаана".
Но в час нашего единения начался и его конец; мы не знали с чего начать и не говорили ни о чём.
Так продолжалось до тех пор, пока я не спросила:
- Как ты оказался здесь?
Окончание следует...
Комментариев нет:
Отправить комментарий